Смерть Че Гевары наступила 9 октября 1967 года в 13 часов 10 минут местного времени. В него выпустили девять пуль: пять в ноги, по одной в правое плечо, руку и грудь, последняя пуля попала в горло.

Казалось — жизнь уже совсем погасла,
Но в хари, наклоненные над ним,
Проклокотали ненависть и астма:
“Отчизна или смерть!
Мы победим!”

...Дышать не трудно и ступать не больно,
Растерзанный дневник лежит в углу...
В деревне боливийской,
В классе школьном,
На холодящем земляном полу
Застыл он в позе скрюченной, неловкой,
С откинутой в бессмертье головой.
А руки?
Руки скручены веревкой —
Страшится даже мертвого конвой!
Ведь это сам Эрнесто Че Гевара!
Ужели это он?
Не может быть!
В наемной своре вспыхивает свара —
Да как им удалось его убить?
Два года ускользал он от погони,
Капканам и ловушкам вопреки.
Поверит ли начальник в Пентагоне,

Что черви, как он звал их, червяки
Орла схватили?
Получить награду
Не так-то просто — не заплатят зря!
Документировать убийство надо,
Представить скальп, точнее говоря.
Сегодня на Майн-Рида не надейся...
Шел разговор меж взрослыми людьми,
Что местные утратили индейцы
Искусство снятья скальпов, черт возьми,
Жаль, что секретной фермы нет в долине,
Где век бы свой беспечно доживал
Беглец, который в сумрачном Берлине
Когда-то русских пленных свежевал.
Отличный был бы скальп!
Ведь кудри эти
По тысячам плакатов знает мир:
Красавец со звездою на берете,
Повстанческого войска командир.
Он мастерам заплечных дел попался,
И предложил один из палачей
Взять отпечатки этих тонких пальцев,
Тем подтвердив, что уничтожен Че.
Хотя убитые и неподсудны,
Но следствие бы мистер учинил,
Да только вот у рейнджеров в подсумках
Нет дактилоскопических чернил,
Которые бы пальцы испятнали...
По правилам палаческих наук,
Проверенным недавно во Вьетнаме,
Геваре отрубили кисти рук,
Потом заспиртовали деловито.
Был прислан за руками вертолет,
Сопровождая их в Ла-Пас, как свита,
Забил кабину оголтелый сброд.
Завершена двухлетняя охота...
Но разве им понять, зачем герой
Взял на себя прикрытие отхода
Всей группы, там, в Игере, под горой?!
Все кажется его убийцам странным,
И руки мертвые в плену стеклянном,
Пожалуй, угрожающе чисты.
Зачем исчез однажды из Гаваны,
Сложив с себя высокие посты?
Зачем индейцам, нищим и неверным,
Он сердце, нервы, все отдать готов?
Зачем? Зачем? Зачем?
Да разве черви
Когда-нибудь могли понять орлов!
Трубит весь мир, что нет его на свете,
Однако рейнджеры взвели курки:
Им все мерещится, что руки эти
Еще сумеют сжать им кадыки.
Ты помнишь —
“Призрак бродит по Европе” —
Из Манифеста вещие слова?
Он вырос, он историю торопит,
Он властно предъявил свои права.
В двадцатом веке “Призрак коммунизма”
По Азии, по Африке идет,
И по Америке шагает призрак,
Что будет трудно, зная наперед.
Сегодня этот образ не расплывчат,
В разведках — перечень его примет,
Листовками товарищей он кличет,
Комбинезон он носит и берет.
След башмаков впечатывая грубо
В песок пустыни или мох болот,
Он начал с малой партизанской группой
Большой освободительный поход.
Романтики!
Мечтатели!
Поэты!
Отчаянные, добрые сердца.
Их молодые жизни, как кометы,
Пылать готовы, лишь бы не мерцать.
Им кажется, что будет повторяться
Кубинская победа каждый раз.
Вперед!
На штурм!
В подпольном писке раций
Им только этот слышится приказ.
Кубинцы, перуанцы, боливийцы
Идут, не зная отдыха и сна.
Креольские насупленные лица,
И вдруг — балтийских глаз голубизна!
Да, с ними по дороге испытаний,
Сквозь душный зной и сквозь холодный дождь
Под псевдонимом партизанки Тани
Идет немецких коммунистов дочь,
Идет навстречу участи жестокой,
Подняв над светлой головой ружье,
И Рио-Гранде мутному потоку
Стать суждено Петрищевом ее.
Я чувствую условность параллелей,
Но время их проводит тут и там.
Отряд Гевары так далек от цели,
И враг за ним шагает по пятам,
А я на сердце ощущаю жженье,
Так, словно сам в Боливии умру,
Так, словно в сорок первом, в окруженье
Бреду в бреду к товарищам, к Днепру,
Босой, оборванный, в помятой каске,
Шагаю к киевскому рубежу,
Но клятву повторяю по-испански,
Как будто из Мадрида ухожу.
Несчастье бесит, набухают раны...
Теперь на рубежах иной земли
Попали в окруженье партизаны,
А Че Гевару в плен поволокли.
Запомни, современник:
Это было
В недавнем шестьдесят седьмом году.
Его в сплетенье солнечное били,
А он “Мы победим!” шептал в бреду.
Его расстреливали душной ночью,
Всех коммунистов яростно кляня.
Старательно в него стреляли, точно,
Как если бы в тебя или в меня.
Потом рубили руки
И галдели
Затем, чтобы не слышать хруст костей
Те руки, что оружием владели
И по головкам гладили детей,
Те руки, что могли махать мачете,
Рубя тростник,
Рубя тростник,
Рубя тростник до судорог в плече.
Те руки, что на банковском билете
Поставили скупую подпись:
“Че”,
Те руки, что легко стихи писали
И у костров светились на огне,
Те руки, что в Москве, в Колонном зале
Однажды пожимать пришлось и мне.
Короткое рукопожатье правой
Руки Гевары, жгущейся огнем,
Еще, наверно, не дает мне права
Как о знакомом вспоминать о нем.
Я только современник.
Разве мало?
А может, и предшественник.
Хоть нам
Кичиться первородством не пристало,
Гевара говорил об этом сам,
О том, что мы, в окопах Сталинграда,
В десантах
И штурмуя города,
Предсказывали штурм казарм Монкада
Фиделю Кастро, юноше тогда.
Карпаты наши были Сьеррой тоже,
Встречалось в сводках — “партизаны Че”,
И так же враг грозился уничтожить
Смоленских молодых бородачей.
Не потому ль на митинге в колонном,
Как латами, гремя комбинезоном,
Как будто только что сошедший с гор,
Смотрел на Рокоссовского влюбленно
Тот странствующий рыцарь и майор?!
Я свято берегу воспоминанье,
Что бородач был бледный, молодой,
Что била током, пальцы мне сминая,
Сухая и горячая ладонь.
У нашего врага определенно
Приемы пропаганды не новы —
Где мир вставал, проклятьем заклейменный,
Там раздавался вопль: “Рука Москвы!”
Рука Москвы — в безмолвье забастовок,
Рука Москвы — в подъятых кулаках,
Рука Москвы — в порхании листовок,
Рука Москвы — в навалах баррикад.
Но мы-то, москвичи, побольше знаем:
Стремленья века виноваты в том,
Что где-то ало запылало знамя
И объявился человек с ружьем.
Вдруг —яхта “Гранма”,
Высадка на берег,
И полк от горстки храбрых побежал.
В Карибском море, между двух Америк,
Тогда вонзилась Куба, как кинжал.
Но разве рукоять того кинжала
(Мачете звался он, а не булат!)
Далекая рука Москвы держала,
А не Фидель, солдат и адвокат?
С ним было десять молодых кубинцев,
И был Гевара, аргентинский врач,
И самодельным порохом клубился
Плацдарм удач и первых неудач.
А вы — “рука Москвы!”
Да это ж просто
Газетный выверт, устарелый трюк,
На то, чтоб в мире все собрать геройство,
Самой Москве — и то не хватит рук.
Она свои уставы и науку
Навязывать не станет никому,
Но тем, кто борется, протянет руку
И всем поделится, что есть в дому.
Америки Латинской путь кровавый —
Как все пути свободы на земле,
Отрубленные кулаки Гевары
Грозят врагу...
В небьющемся стекле
Спирт проработал все морщинки кожи,
И ногти затянуло синевой.
Улику эту надо б уничтожить,
Ведь отвечать придется головой!
Но, как ни странно, за семью замками
Убийца доказательства хранит
Своей вины...
Настанет день,
И камень,
Стекло, железо — все заговорит.
Есть черные победы: в сердцевине
Таится поражения червяк.
В районе Юро, в сумрачной ложбине
Такой победой насладился враг.
Есть поражения, внутри которых
Казалось бы, уж на самом дне
Мучительно зажат победы порох —
Он должен вспыхнуть в завтрашнем огне
Вдруг,
Вспомнив, что в Боливии случилось,
Знамена расшумятся на ветру,
Селитрою воспламенится Чили,
Землетрясеньем полыхнет Перу.
Гремучей ртутью зреет Аргентина
В предчувствии решающих времен,
Боготворя, страшась и славя сына,
Что всей Америкой усыновлен.
Я рос в Москве.
Как пионер, мечтал я,
Чтоб все событья этих лет и дней,
Все Революции и все восстанья
История бы связывала с ней.
Наивные мечтанья и усилья!
У тех, кто борется, Москва в чести,
Но есть у Мексики свой Панчо Вилья,
Но есть у Кубы свой Хосе Марти.
Опять от пульса времени зависим
Земного шара шарик кровяной,
Не дописав стихов и не отправив писем,
Я должен улетать порой ночной,
Случилось все так быстро, так нежданно —
Ни сном, ни духом не гадал вчера,
Что сахарные головы Гаваны
Увижу завтра в семь часов утра.
И вот уже крыло роднится с тучей
И небосвод, как твердь, прильнул к плечу.
Не зря считается, что я везучий,—
На Кубу легендарную лечу.
Отъезд поспешный мне напомнил пору,
Когда мы исчезали, не простясь,
И тишина, звенящая, как шпора,
С беспечным миром обрывала связь.
Родные много позже узнавали
О каменистом горном перевале,
Где мы рубили свастики паучьи,
До мировой войны вступив в бои.
Вот подрастешь — и, может быть, получишь
Прощальные послания мои.
Три континента сердцем я обшарил:
Нил, Волга, Эльба, Красная река...
И только западного полушарья
Не удалось мне повидать пока.
Когда-то я мечтал на Метрострое,
В тридцать четвертом, кажется, году,
Что с бригадой комсомольцев,
Комсомольцев-добровольцев,
Тоннелем землю по оси пророю,
До самой до Америки дойду.
Какая это долгая работа!
Мы начали — продолжат сыновья.
В мерцающем тоннеле самолета
В ночную смену заступаю я.
Вселенная! Созвездьям дай меняться
И горизонт зарею оторочь.
Длиннейшая — часов на восемнадцать —
У нас запрограммирована ночь.
Катают вагонетку между кресел
Две девушки в спецовках неземных,
Все замечательно...
А ты невесел...
О чем задумался?
Зачем притих?
Не поздно ли судьбу свою протиснул
Я через узкую земную ось?
К таинственной Америке Латинской
Так долго землю проходить пришлось!
Корю себя, что не сумел я раньше,
Пять лет назад, проделать этот путь,
До ночи той, когда на диком ранчо
Фашист всадил в Гевару десять пуль.
Теперь мы знаем, кто его убийцы,—
Прощенные особо жестоки —
Да это же изменники-кубинцы,
Обмененные на грузовики.
Давно известно, что у Революций
Велик великодушия запас,
Но вражьи слезы в пули отольются
И засмеются, убивая нас.
Я рассуждаю, кажется, как мальчик,
О жизни Дон-Кихота наших дней,
Как будто мог бы я переиначить
Судьбу Гевары, став поближе к ней,
Как будто мог я подсказать, где надо
Пройти побезопасней между скал.
В далекий путь седлая Россинанта,
Советников гидальго не искал.
Был Че упрям, отчаян и неистов,
Всемирною семьею коммунистов
Для подвига взращенное дитя.
Он шел сквозь ночь дорогой каменистой,
Горящим сердцем высоко светя.
А промахи, ошибки? Поздновато
Сегодня подправлять его шаги.
Он навсегда остался нашим братом,
И жаждут нас убить одни враги.
Ночь кончилась...
Похож на дым сигары
Рассвет в Гаванском аэропорту.
Мы снова встретились: портрет Гевары
В берете и с сигарою во рту.
Товарищи кубинские поэты,
Как быстро мы сдружились и сошлись!
За сутки пролетев три части света,
Я спутал вашу даль и нашу близь,
И в полдень, полный влажности и зноя,
Мы на Ведадо разговор вели
С московской откровенностью ночною,
Поскольку в ночь вплывал мой край земли.
Как мы сердца друг другу открывали
По вечерам, когда в Москве рассвет,
Танцуя на июльском карнавале
Под звон гитар и росплески ракет.
Но всюду — на плантациях, на пляже,
В зеленых двориках пустынных вилл —
Один какой-то общий нерв на страже
Как бы под током постоянным был.
В пяти минутах самолета — Штаты,
А значит, зоркий глаз необходим.
Фидель с Геварой вышли на плакаты:
“Отчизна или смерть! Мы победим!”
Тревога нас объединяла тоже
В час откровенных споров и бесед,
Хоть ваша Революция моложе —
На целый век — на сорок с лишним лет.
У Революций
Общие тревоги,
Но разное звучание имен,
У Революций
Разные пороги,
Но общий ветер в парусах знамен,
У Революций
Общие надежды,
Но сроки и пароли не одни,
У Революций
Разные одежды,
Но песни по звучанию одни.
Притихли барабаны и гитары,
Распался серпантина легкий плен,
Когда взялся читать стихи Гевары
Неугомонный Николас Гильен.
Я понял, что души не успокою,
Пока на русский не переведу
Стихов, написанных его рукою
До Кубы — в пятьдесят шестом году.
Еще мечтая о великом деле,
Готовя яхту “Гранма” — весь их флот,
Стихи назвал Гевара “Песнь Фиделю”.
Послушайте их точный перевод:

“Пойдем
Встречать зарю на острове твоем,
Похожем на зеленого каймана...
Рванемся в бой неведомым путем.
Пойдем
И, все преграды прошибая лбом,
Увенчанным повстанческой звездою,
Победу вырвем или смерть найдем.
Когда раздуешь тлеющие угли
Костра
И вздрогнут, пробудившись, джунгли,
Когда ты берег огласишь пальбой,
И мы — с тобой!
Когда пообещаешь ты народу
Аграрную реформу и свободу
И гуахиро увлечешь борьбой,
И мы — с тобой!
Когда свершится — поздно или рано
Сверженье ненавистного тирана,
Навяжешь ты врагу последний бой,
И мы — с тобой!
Опасен недобитый хищник будет,
Но за тобой пойдут простые люди,
Горды солдатской честною судьбой.
И мы — с тобой!
Мы победим во что бы то ни стало,
Гавана слышит клич твой боевой.
Дай мне винтовку
И укрытье в скалах,
И больше ничего.
А если нас постигнет неудача,
Мы встретим поражение не плача,
Платком кубинским бережно накроем
Останки воевавших как герои
За честь Америки Латинской — она светлей всего:
И больше ничего...”

Я пережил нелегкие минуты,
Переводился трудно этот стих,
Запястья разболелись так, как будто
Армейским тесаком кромсали их.
Не знаю, это стих обыкновенный,
Прекрасный, слабый иль еще какой,
Но строки — словно вздувшиеся вены,
И созданы они его рукой,
Его рукой,
Отрубленной в Игере,
В ложбине Юро,
В шестьдесят седьмом,
Рукой, приговоренной в высшей мере,
И воровато спрятанной потом.
Не знает мир, куда и как исчезли
Отрубленные руки храбреца.
А если их еще найдут?
А если
Легенде о Геваре нет конца?
Чудес и яви близкое соседство
Отличье века, нашей жизни суть.
Легенда есть, что вырванное сердце,
Как факел, людям осветило путь.
Продолжим нить легенды этой старой
Фактическою справкою о том,
Как возвратились руки Че Гевары
На остров Кубу,
В свой походный дом.
Еще и года не прошло с момента
Разгрома партизан,
Убийства Че —
В Боливии, из сейфов президента
Дневник бойца таинственно исчез,
Исчез — и оказался вдруг в Гаване
И, перелистан всеми на миру,
Печальными и чистыми словами
Затрепетал, как знамя на ветру.
И после заточенья и разлуки
Путями, не известными пока,
Вернулись
Заспиртованные руки
Вослед за возвращеньем дневника.
Те руки, что могли махать мачете,
Рубя тростник,
Рубя тростник,
Рубя тростник до судорог в плече.
Те руки, что на банковском билете
Поставили скупую подпись:
“Че”.
Я в нарушение сюжетных правил
Не расскажу подробно, кто и как
Реликвию в Гавану переправил.
То был наш новый друг
И старый враг.
Он был причастен — верьте иль не верьте
К охоте на Гевару.
А потом
Прочувствовал величье этой смерти
И стал ее курьером и рабом.
На тропах наших виражи крутые,
Порою — только из беды в беду.
В колоннах мира — не одни святые,
И это следует иметь в виду.
Но мы идем.
И нас все больше в мире.
Мы жаждем, чтоб во всех краях земли
Все сгорбленные плечи распрямили,
И все слепые зоркость обрели.
Себя всегда судить готовы строго,
Мы остаемся добрыми к другим,
Мы верим, что священная тревога,
Владея нами, передастся им.
Вся наша жизнь — подобие залога:
“Отчизна или смерть! Мы победим!”
Ну вот и вся легенда о Геваре
И о его отрубленных руках.
Мы о живом о нем погоревали,
А он уже как памятник в веках.
Но расстановка сил не изменилась —
Есть жизнь и смерть,
Война и мир,
Они и мы,
Звезда-земля дымится, как дымилась
В противоборстве пламени и тьмы.
Враг держит нас, как прежде, на прицеле,
На ближних и на дальних рубежах,
А все же руки смерти не сумели
Бессильных рук Гевары удержать,
Но кто поверит, что в них силы нету?
Его характер мягок был и крут.
Из крепких рук героя эстафету
Сегодняшние рыцари берут.
Когда ты в их глазах заметишь слезы,
Отшутятся — сражений горек дым.
Над южным континентом слышен лозунг:
“Отчизна или смерть! Мы победим!”

"Руки Гевары": Поэма и композиция из фотографий Долматовский Е.А., 128 с. Издательство "Планета",1974 г. Москва